И все-таки в отчетах сельских руководителей постоянно упоминается о росте культуры села. Построили, мол, клубы, открыли кинобудки для показа фильмов. Все верно. В таких клубах, по вечерам, собираются девки и парни (они сейчас называют себя «чуваками» и «телками»). Тушат свет. Девки – «телки» грызут семечки, а парни – «чуваки» громко портят воздух и по-жеребячьи гогочут.
К полуночи расходятся. Каждый берет свою, обычно еще несовершеннолетнюю (пятнадцать-шестнадцать лет), уводит на зады, в заросли полыни, торопливо целует, валит на траву, раздвигает ноги. Все без исключения живут половой жизнью. «Нечего строить из себя целочек» говорят потомки удалых казаков. Но родят детей девицы редко. Больше всего к бабушкам бегают, веретешками от прялиц давят зародыши, кое-кто «чиститься» в больнице. Благо все разрешено. Бесплатно. Редкая семья заводится целомудренно. Обычно сходятся для жизни уже познавшие друг друга, испытавшие себя с милым дружком.Ты береза, ты береза,
Ты береза белая!
Никому не говори,
Что я в девках делала!
В некоторых селах, деревнях, бывших станицах и поселках есть вдовые бабы или разведенки – «учительницы»: они пропускают через себя всех деревенских парнишек-малолеток, по одному - два/три в ночь. Смотря, какая охота придет. Установилось за послевоенные годы никем и нигде не записанное правило: почти все выпускники сельских десятилеток идут в ГПТУ – городские профессионально-технические училища. В институты за высшим образованием, мало кто идет. Во всех трех зауральских ВУЗах множество «талантов» кавказских национальностей «взятки», которые дают местным воротилам высшего образования кавказцы выше всех и всяких принципов социалистического общежития. Кавказцы – наши младшие братья – люди богатые и, к тому же, избалованные мягким южным климатом (почти все 12 месяцев в году – лето). Им гораздо легче достаются дары земли, а потому они искони торгуют чем попадя (некоторые имеют даже подпольные фабрики и маленькие заводы). Туго набитые кошельки и позволяют тузам с Кавказа везти своих отпрысков на Урал, за «поплавками», то есть за дипломами о высшем образовании. Зауральские дипломы гораздо дешевле тбилисских, не говоря уже о московских.
В результате всего этого действа «бараны» получали дипломы и законно занимали денежные и теплые местечки. А наука обросла фальшью, ободрана, как крыса. Ходит-бродит по ВУЗам анекдот: защищал аспирант диссертацию, переставляя слова в одной фразе – «По пустыне идут верблюды» - «Верблюды идут по пустыне», - «Идут верблюды по пустыне». -«В чем же и где тут суть? – спросил аспиранта дотошный экзаменатор. И аспирант не задумываясь, бойко ответил: «Где остановятся, там и ссуть».
Как лавина, как не знающая преград вешняя вода растекалась по Зауралью, впрочем, наверное, и по другим городам и весям, явление, еще в давние-давние времена получившее название безответственность. Росла преступность, учащались нарушения трудовой и государственной дисциплины. В одном из хозяйств во время празднования революционного праздника Великого Октября шесть дней не поили откормочный табун крупного рогатого скота – быков весом по четыре центнера. Животные сначала, дня два, ждали благодетеля – пастуха, потом собирали редкие, свитые ветром, снежные пятнышки, утоляя жажду. Пастух не шел. Он был невменяем. И тогда быки прорвали изгородь, ринулись на озерный лед, еще не окрепший, тонкий и гладкий. Шестнадцать быков, бежавших впереди, подталкиваемые другими животными, выскочили на глубокое место, где лед был наименее прочен, пошли ко дну.
В другом хозяйстве председатель колхоза, казак, бывший батальонный комиссар, выпросил в средней школ, у директора, учебный, но действующий автомат Калашникова («Волки слышь, одолели овечьи пригоны! Попугать бы надо!») и расстрелял своего подчиненного бригадира дойного гурта, умыкнувшего еще летом председательскую супругу на пахучий сеновал. Автоматные очереди прошлись и по дойному стаду. Тринадцать черно-пестрых «вологжанок» пришлось дорезать к великой радости рабочего городского люда, пустить на распродажу мясо по самой низкой цене.
Областной комитет партии не проходил мимо всех этих фактов. Все было зафиксировано и проверено. На каждый случай отреагировано … Жизнь текла, как строптивый весенний Тобол, а изменений в сторону улучшения было не видно. «Слаба у вас идеологическая работа», - вежливо говорили инструкторы Центрального Комитета партии, безвылазно жившие в области, первому секретарю Иннокентию Харитоновичу Неупокоеву. «Надо провести расширенный семинар!»
………………………………………………………………………………………
Наступила зима. Шли семинары. Заседания. Накачки. Как положено. «Надо? Значит надо!» - соглашался с инструкторами Иннокентий Харитонович.
Х Х Х
Иннокентий Харитонович Неупокоев очень хорошо знал о своем казачьем происхождении, но никогда не подчеркивал, как он шутил, свою «породистость». Происходило же это потому, что в сопоставлении с его сегодняшними делами давно минувшая казачья жизнь казалась ему (в жесткие минуты самоанализа и откровений) постыдной. Лишь в последнее время, когда открыто заговорили о возрождении казачества, Иннокентий усомнился в своих прямолинейных домыслах и понял, что многое не знает.
Это подтверждали встречи с земляками, с казаками из родной станицы Воскресенской, куда он частенько, по долгу службы, заезжал, где любил проводить выходные дни или праздники. Особенно, говорил Иннокентий, «выбивает из седла» Нифонт Скоробогатов, фронтовой ординарец, с которым прошли они всю Великую Отечественную. Нифонт был старше Иннокентия, хотя воевал на фронте в звании гвардии ефрейтора, и был ординарцем у «доблестного» своего комбата, гвардии майора, Иннокентия Харитоновича.
Бывая в гостях у «комбата» Нифонт часто рассказывал о незамутненной правде былого, говорил о службе, о женщинах, о земле и, нисколько не осуждая советскую власть, находил все-таки казачью свободу «вкуснее и аппетитнее».
- Ты откуда всего этого набрался? – удивляясь, спрашивал его Иннокентий.
Дядя мой, по матери, Василий Дмитриевич Кустов, наш оренбургский, коренной казак … Все до тонкостей перед смертью рассказывал…
Что Кустов умер?