девятьсот шестьдесят четвертого года. При утверждении в ЦК было мягкое, показавшееся в начале незначительным предупреждение: ничего не надо выдумывать, изобретать, не надо шарахаться, выламываться и показушничать. «Без вашего брата, провинциальных руководителей, все давно уже изобретено, и все стоит на своих местах».
И чем больше думал Иннокентий над этими непрямыми и нестрогими указаниями, тем явственнее вырисовывалась истинная картина: быть надо почти роботом, думать за тебя будут там, в кабинетах на Старой площади (есть кому!). А ты только выполняй все! И не ори! Не витийствуй! Делай дело так, чтобы концы сходились с концами и чтобы с каждым годом у веревки вырастал конец. Крикунов и «деятелей большого масштаба» в провинции не надо. Нужен порядок: чтобы встречали хорошо, провожали с почестями, говорили в унисон, и, чтобы в бумагах были данные о росте. Живи, мужик, трудись!На организационном пленуме Иннокентий поливал, как мог, бывшего генсека за разъединение обкомов, за отобранных у населения коров и за «самурайское», как он любил выражаться, отношение к ликвидации районов и, следовательно, райкомов партии, и за подмешанный в пшеничную муку твердых сортов кукурузный размол. «Вот тебе и нет на свете лучше птицы, чем свиная колбаса!» - злорадствовал Иннокентий. – Не только птицу кормить нечем, но и сами заокеанское кушаем!»
Все аплодировали Иннокентию, улыбались. Народ видел в нем смельчака, своего «парня». Испортил настроение председатель областного радиокомитета старик Славников. Он положил на козырек трибуны магнитофон и надавил кнопку.
- Вот, пожалуйста, дорогие товарищи. Что говорил три недели назад наш вновь избранный первый секретарь, - сказал Славников.
И понесся по залу звонкий басок Иннокентия, веселый, самоуверенный.
Иннокентий говорил так: «Товарищи! Новые идеи Никиты Сергеевича – организация магазинов, принадлежащих колхозам и совхозам – это важнейший шаг к повышению постоянно растущего благосостояния нашего народа… Это – отеческая забота о людях.. Поистине он неистощим, наш генсек… Гигантские перевороты в сельском хозяйстве, целина – миллионы плодородных гектаров, новые города, новые колхозы и совхозы, новые институты и научно-исследовательские станции, повышение продуктивности скота, миллионы тонн зерна… И, наконец, близость, близость нашего дорого вождя к народу… Это, товарищи, - истинный триумф партии!»
59 Вы слышали? – спросил членов нового обкома Славников, когда пленка, щелкнув, выключилась. – Вот у меня все! Подумайте об этом человеке!
Он уходил с трибуны в полной тишине, согбенный, тяжело удерживая в руке кожаную сумку с магнитофоном. Иннокентий, будто продолжая дискуссию, затеянную Славниковым, громко сказал:
60 Было время, товарищ Славников! Было!
И тут же, стараясь притушить раздражение, рассказал анекдот:
61 В президиум съезда, проводимого Хрущевым, пришла записка без подписи: «Почему вы не выступили с критикой Сталинской работы «Экономические проблемы социализма в СССР» при его жизни? Никита Сергеевич строго спросил зал: «Кто писал записку?» Наступила мертвая тишина. «Кто писал записку, спрашиваю?» Молчите? Вот и я тоже молчал! « В таком же положении были многие партийные работники… Вы это, товарищ Славников знаете не хуже меня… И напрасно вы меня так подсидели… Выбрали момент , ударили ножом в спину!»
Пленум загудел, поддерживая нового первого. Все не одобряли Славникова.
На другой день услужливый зав.отделом пропаганды вынес на рассмотрение секретариата вопрос об обновлении руководства областного комитета по телевидению и радиовещанию. Вместо Славникова был предложен молодой журналист, Юра Хребтов, ироничный ленинградец, великан и анекдотчик.
В дни поздней осени тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года Иннокентий замучил районщиков своими внезапными приездами «в гости». Он побывал в северо-западных районах, примыкавших к «брызжущему» металлом Свердловску и находящихся в полной экономической зависимости от него. Лес, цемент, металл, камень, уголь, нефть, сельхозинветарь, - все в хозяйствах было свердловское: уральский промышленный гигант поглощал львиную долю продукции, производимой колхозами и совхозами, а отдавал лишь малую толику. Капельку в море!
Объездил Иннокентий западные районы, неразрывно связанные с другим промышленным монстром – Челябинским промышленным районом. «Ваши областные снабженцы дают нам лишь один процент стройматериалов. Все остальное идет из Челябинска… конечно, сухая ложка рот дерет… И мы, естественно, даем Челябинску мясо, молоко, хлеб!» - так откровенно говорили Иннокентию директора совхозов, руководители районов, простые крестьяне, казаки.
Казачий юг области весь граничит с Казахстаном. И здесь, как выяснилось при поездках, тоже шел огромный товарный обмен. Торговали колхозы, совхозы, потребкооперация. В станице Воскресенской, находящейся недалеко от казахской территории, бойко действовала, как тут говорили, межреспубликанская ярмарка. Шел самый широкий бартер. Жизнь заставляла. И никакие решения – «поднять», «усилить», «заострить», «запретить» принимаемые высшими и низшими властями не могли никак повлиять на эту стихию.
Так было и на севере области: пока центральные власти изучали свои возможности нефтяники тюменского края брали от жизни все: везли в хозяйства трубы. Лес, цемент, кирпич. Забирали из хозяйств в основном мясо.
Иннокентий в те дни пришел к такому успокоительному выводу: «И чего мы все кричим: «Давай!», «Давай!», «Нажимай! Нажимай!» Все идет и без нас… И все будет идти без нас так, как устоялось. Мы только мешаем движению и ничего больше!»
Он часто стоял у окна своего кабинета, выходившего на городскую площадь имени В.И. Ленина. Каждый вечер видел, как из здания обкома и расположенного напротив облисполкома в шесть часов вечера вываливаются навстречу друг другу толпы людей – руководящих областью. Их несколько тысяч. И все сидят на чьем-то бедном горбу и едят чей-то хлеб. Сами они не сеют, ни пашут. Но съедают лучшие, самые лакомые куски. Они – ревнители областных дел только до шести часов вечера в рабочие дни. Конец рабочего дня - конец заботы о земле, о селе, о заводе. Им все до лампочки. И на кой черт они нужны? Их надо выгнать?!
Иннокентий внутренне смеялся. Выгонишь, а сам кем руководить будешь… Нет уж, как оно идет, так пусть и будет… Мне от этого ни жарко, ни холодно. Не я все придумал. Моя задача – держать в строгости этих блюдодизов, соглядатаев, подхалимов, подсиживателей, негодяев, прикрывающихся красным билетом с профилем В.И. Ленина… они должны бояться… Если страх для них перестанет существовать, они раскрадут все… Они – общественные трутни, откормленные и откармливаемые народом для собственного заклания. Не случайно говорят: «Вырастил змейку на свою шейку!»
В тот вечер по прямому телефону, то есть не через приемную, звонила Анна. Чувствовалось ее желание побыть вместе, но он «отвертелся». Он держал в памяти утренний звонок областного скульптора, единственного в области члена Союза художников СССР Анатолия Кондырева. Кондырев приглашал вечером в студию, чтобы посмотрел он, Иннокентий, эскизные и пробные лепки памятника под названием «Девушки». Кондырев говорил о том, что надо бы обкому партии утвердить план возведения скульптур по городам и весям области, посвященных 20-летию Победы советского народа над немецкими захватчиками в Великой Отечественной войне.
62 Приходите, Иннокентий Харитонович, нам нужен ваш совет и ваше посещение, - убеждал скульптор.
Иннокентий собрал все данные, какие только можно было собрать о зауральском ваятеле: приглашен в областной центр в конце войны из Оренбурга бывшим первым секретарем обкома Георгием Апполинарьевичем Денисовым. Жена – врач. Есть ребенок. Заработки неимоверные. Только за установку памятника Ленину в одном из районных городов в прошлом году получил четверть миллиона. (И едва не сконфузился: при установке памятника, а это было в июле, кто-то бросил в пустотное тело памятника дохлую кошку. Во время торжественного открытия к скульптуре невозможно было подойти: так она воняла. Районное начальство, после принятия работы, предъявили мастеру претензию. В одну ночь памятник был размонтирован, остатки истлевшей кошки найдены, и все обошлось благополучно: хорошим приемом с коньяком и конфетами, с дружескими рукопожатиями. Предприимчив был скульптор Кондырев, знал опасные места, где можно было погореть. Не жалел денег.)
Памятники, хорошие и разные, установил он за короткое время в Шадринском совхозе «Красная звезда», в областном центре – в шести местах, в Катайске, Далматово, в Петропавловске, в Петухово, в Макушино, в Верхней Салде и Пышме – Свердловской области, в южных районах Челябинской области, в Кустанае, в Кокчетаве. «Лепит, аж глина летит по сторонам», - рассказывали нужные люди.
Мастерская Кондырева - огромный боковой зал областного театра драмы – разделена на две половины. В первой – готовые фигуры и ансамбли, вторая – таинство художника, доступ к которому ограничен. Тут – работы в глине, место отдыха, шкафы, кровати, книги. Вино. Телефон. Сюда ходят натурщицы и девчонки для «проб». Здесь вершатся сделки… Но самое «знаменитое», о чем рассказали Иннокентию, - это железная кровать скульптора. Под матрацем доски все сплошь в дырах. Дырок на досках было столько. Сколько женщин лежало на кровати в страстных объятиях хозяина: каждый раз после совокупления, он брал дрель и просаживал на дереве отверстие – своеобразный знак «фронтового снайпера».
- Зело борзо! – хохотал Иннокентий. – Силушка. Такой ваятель не только нашу область, но и всю республику украсит своими произведениями! Эпохально!
Кондырев встретил Иннокентия у входа в мастерскую. И сразу же начал благодарить.
63 Я, как гоголевский городничий. Восемь первых секретарей здесь уже пережил… Но вы, спасибо вам, первый так отзывчиво и просто отнеслись к моему звонку. Спасибо вам, проходите!
В первом зале огромной белой глыбой высилась фигура Ленина, рядом ансамбль – «Исетские плотогоны», исполненные в гипсе неуклюжие фигуры лапотных мужиков с палками в руках. На стеллажах – скульптурные портреты Пушкина, горького, поэта-земляка Сергея Васильева, портреты разных передовиков, исторических комиссаров, артистов, маршалов. Дедов. Бабок, Кировых и Хрущевых, Ворошиловых и Арсеньевых, крестьян с тяжелыми глыбами в руках, означавших полновесные снопы пшеницы, рабочих, протягивающих по локоть засученные руки, будто просящих милостыню…
Иннокентий хотел поподробнее узнать предназначение всего этого «товара», но Кондырев заторопился:
64 Потом я вам все это обрисую и расскажу, а сейчас проходите сюда!
За огромной тяжелой занавесью из красного бархата высилась на постаменте фигура «Девушек» (две девчонки читают книгу, обнявшись, не обращая ни на кого внимания).
65 Вот! Заканчиваю! – Кондырев сдернул полотняное покрывало. – В этом месяце, согласно договора с городским исполкомом, поставим на перекрестке улиц Советской и Ленина, около одного из старых зданий сельхозинститута… Видите студентки с книжками… Ученье свет – не ученье – тьма!
Иннокентий разглядывал «Девушек» не без интереса.
66 Это же пока глина?
67 Да. Глина. Но через неделю будет гипс… Покроем французскими белилами – сойдет за фарфор!
68 А как институтское начальство?
69 Скульптура принята художественным Советом города на «бис»
70 Ну, тогда счастья вам!
71 Иннокентий Харитонович, честно скажу: не вылезаю из мастерской ни денно, ни нощно… И качество… Само участие мое во всесоюзной выставке говорит об этом… Я хотел бы, чтобы областной комитет хотя бы это знал… Некоторые заказы в городах областного подчинения начинают отдавать самоучкам, халтурщикам, я бы сказал… Это, ведь, на многие годы вкус прививаем… прошу вас, сделайте так, чтобы без моего участия, как главного художника области, не проходил ни один заказ… Это надо не мне… Это нашему краю надо, народу!
72 Хорошо. Согласен. Разумно. Сделаем. Нельзя пихать халтуру на площади и улицы… Нужен контроль.
За занавесом, отгораживающим рабочую комнату, послышался легкий девичий смех.
73 Кто там?
74 Это они. Так сказать героини скульптуры. С них лепил. Проходите за занавес!
За ширмой был накрыт стол. Было теплее, чем обычно. Пахло духами. Армянские коньячные бутылки во льду (по-кондыревски), виноград, лимонные кругляши в сахаре, красная клюква в хрустальной расписной корзине.
75 Здравствуйте! – девушки встали, заулыбались, засуетились. – А мы вас давно ждали. Садитесь!
Блондинка с полными почти открытыми грудями приблизилась к Иннокентию:
76 я буду вашим гидом!
77 Гидом? Разве мы куда-нибудь поедем?
78 А может быть, и поедем! – она засмеялась красиво, глаза звали.
Кондырев предложил познакомиться:
79 Вот это мои героини… Вот Леля, вот Валерия – ваш гид… Можно сказать самоотверженно работали над скульптурой. По первому моему вызову – всегда в мастерской!
80 Так уж самоотверженно, - возразила с прежней улыбкой, глядя на Иннокентия блондинка. – Просто понимали, если надо – шли, как на Голгофу!
81 Увековечили себя, - смеялся одними глазами Иннокентий. Он понял замысел предприимчивого скульптора: подложить под первого секретаря девочку и, таким образом, приручить обком КПСС, а потом «употреблять» первого секретаря, когда возникает необходимость. «А ху – ху не хо – хо, шепнул Иннокентий. – Не получится у тебя ничего, милой!»
Коньяк расплескали по стаканам, попарно уселись за столик. И сразу же Валерия (блондинка с открытыми грудями) припаялась жарким стегном к ноге Иннокентия, юбка задралась предельно.
82 За процветание культуры! – Кондырев чокнулся с Иннокентием и девушками. Все выпили сполна.
И откуда-то само собой пришло чудо.
Осенние леса, роскошно охватившие в ту осень города и дороги золотыми опоясками, были самой первой и, наверное, самой чистой темой этого разговора. Маленькая Лелька (восемнадцатилетняя кондыревская наложница) таращили голубые глазища и повторяла со вздохом сожаления: «Осень такая, а мы сидим тут в закутке… Сердце разрывается…Хочу в лес!»
Валерия прикоснулась к уху Иннокентия губами, обдала сладким духом, спросила шопотом:
83 Хотите стихи почитаю… Свои… Собственные. Нигде ненапечатанные?
84 Ради бога! – негромко сказал Иннокентий. Валерия все с той же улыбкой уставилась на него:
85 Боюсь читать… Секретарь обкома, говорят такой строгий… Все бояться…У- у- у! Какой опасный!
86 Не бойтесь!
87 Ну ладно, слушайте! Судите, но не очень строго! – глаза ее загорелись отчаянной решимостью.
Стихи Никитина
Читала баба пьяная!
Орлы голодные
Взлетали ввысь!
Я бескорыстная
И без изъяна я
Я лишь измятая
И знаю жизнь!
Простите, недруги,
Что черным соколом,
В постели падала
Я к мужикам: